Здесь мой причал.

Нелегкой была жизнь в сгоревшем, разрушенном Мурманске. Да и где в нашей стране она была легкой в те военные и первые послевоенные годы? Продовольствия не хватало. Коля через месяц получал «литерную» карточку, на детей выдавали по четыреста граммов хлеба, а я, пока не оформилась на работу, как иждивенка получала триста граммов. Карточки отоваривались скудно. Коммерческие магазины были недоступны. Наша няня Елена Ивановна с нами не вернулась, уехала к себе на родину — в Тюмень.

Я сдавала кровь, чтобы получить рабочую карточку. После каждой сдачи крови полагался сладкий чай и кое-какая еда. Я старалась еду приносить домой детям, хотя это делать не разрешалось.

Наш дом на улице Тралбаза, где мы жили до войны, уцелел, но в одной из двух наших комнат поселили женщину с маленьким ребенком, а в другую сгрузили немногую сохранившуюся мебель. Из посуды и другого домашнего скарба ничего не осталось. Уютному креслу и широкой тахте я обрадовалась, как старым, довоенным друзьям, спутникам нашей семейной жизни. Добротно делались вещи до войны: сколько лет прошло, дети выросли, внуки уже взрослые, а тахта и кресло и поныне верно служат нам в нашей квартире на улице Октябрьской.

Георгий Герасимович Тисленко, возглавлявший «Мурманрыбу», узнав о нашем возвращении, вызвал нас с Колей к себе. Тогда он был еще в офицерской форме и погонах. Встретил приветливо. Вышел из-за стола, пожал нам руки. Внимательно посмотрел мне в лицо:

— Похудела, Александра Серапноновна. Здорова?

Он кивнул на кресла перед своим столом:

— Садитесь, — и сел на свое место. — Ты, Шура, — назвал по имени, как когда-то на «Днепре» называл, — работу бросать не собираешься?

— Не затем училась и диплом выплавывала, — обиделась я. — С детьми устроюсь — и на работу.

— Я вас обоих хочу в учебно-курсовой комбинат пригласить, кадры для флота готовить. Людей набираем, а учить их некому. Специалисты нужны позарез. Я вас пока в Междурейсовом поселю. УКК временно в подвале работать начинает. Школа и садик через дорогу. — Он помолчал, посмотрел на нас: — Согласны?

Я глянула на Колю, Коля посмотрел на меня:

— Согласны.

Прощаясь с нами, Тисленко сказал:

— Комната сейчас не очень… того… Пусть это вас не смущает. Начинаем город заново строить. Квартиру вам обещаю в одном из первых домов. И для УКК дом построим не хуже, чем был до войны.

С тех пор началась моя преподавательская деятельность, вначале в учебно-курсовом комбинате, а потом в мореходном училище. В училище мне пришлось ходить уже с Октябрьской улицы, где, выполнив свое обещание, Тисленко выделил нам двухкомнатную квартиру в первых построенных после войны домах — «малоэтажках».

Наверное, это было логическим продолжением моей «морской» биографии на берегу. Я думаю, что нет на суше места, более тесно связанного с морем, чем место учителя-наставника настоящих и будущих моряков.

Учебно-курсовой комбинат был создан в начале тридцатых годов по рекомендации Анастаса Ивановича Микояна и сыграл немалую роль в подготовке судоводителей, механиков и мотористов для рыболовного флота Мурмана.

Здание на Жилстрое, в котором помещался УКК до войны, сгорело, как и большинство домов в городе, который немцы сожгли зажигалками с самолетов в необычно жаркое лето сорок второго года. После войны УКК возобновил работу в уцелевшем каменном здании педучилища и в подвальном помещении Дома междурейсового отдыха.

Вот когда пригодился мой опыт, полученный в море и на берегу. Без него преподавать морские дисциплины было бы просто невозможно. В учебно-курсовой комбинат приходили учиться практики: кочегары, машинисты, демобилизованные из военного флота. Вначале они приняли меня с явным недоверием: дескать, баба, что она смыслит в паровых котлах и пароходных машинах, небось, и моря-то в глаза не видала…

Не столько слушали, сколько изобретали разные хитрые, на их взгляд, вопросы.

— Товарищ преподаватель, — такое обращение было принято в первые дни моей работы с курсантами. — А скажите, пожалуйста, если крысы в поддувалах бегают, что это, по-вашему, значит?

Вопрос вовсе не «хитрый», но я не тороплюсь отвечать. Задал его кочегар с десятилетним стажем, а когда-то впервые меня о том же спросил Фомич и сам объяснил, что если колосники зашлаковались, так в поддувалах топки вместо ровного света тени начинают мелькать, будто крысы бегают. Так что вопрос этот вовсе и не вопрос, а чистый морской фольклор.

— А как жар свернуть на сторону?

— Зачем уголь на передок забрасывать?

— Как это — подломать шлак?

— Что за ломик — «понедельник»?

— А если нет клещей, как прогоревший колосник во втором ряду сменить?

Вопросы, вопросы…

Не ответы им нужны были — проверяли, знаю ли я, как у котлов «уродоваться» приходится.

Это вначале. После, убедившись, что такими «вопросиками» меня не смутить, что знаю я и как лопатой совковой и ломиком орудовать, и еще многое другое, чего они не знают, стали не только внимательно слушать, но и старательно записывать в конспект все, что я им диктовала. Начали иные вопросы задавать, по делу, будто советуясь со мной. И обращение стало иным — по имени-отчеству. А иногда, забывшись, переходили на судовое: Серапионовна.

Не знаю почему, но обращение, принятое на судах, — просто по отчеству — сближает и служит признаком доверия и авторитета. Это на судне, но в УКК и мореходном училище оно казалось мне неуместным, и я в таких случаях курсантов всегда поправляла.

Не так просто было завоевать авторитет у взрослых, иногда пожилых, много повидавших людей. Не всякий инженер приживался в комбинате в качестве учителя. Отсутствие же у преподавателя морской практики воспринималось учащимися как незнание предметна вообще.

Инженер из техотдела «Мурманрыбы», хороший специалист, взялся по совместительству читать курс судовых двигателей внутреннего сгорания в группе механиков-дизелистов. В этой группе подобрались люди, работавшие раньше механиками или мотористами на комбайнах «Морзверрыбпрома», хорошо знавшие дизели фирмы «Бурмейстер и Вайн». Начинающий же преподаватель не нашел нужным практически познакомиться с этими машинами. На первом же уроке посыпались вопросы и поправки по схеме, нарисованной преподавателем на доске. Он смутился, запутался, кое-как довел урок до конца и больше в УКК не появлялся.

Многим курсантам-практикам трудно было учиться в учебном комбинате из-за низкой общеобразовательной подготовки. Часто они не понимали чертежей, курс черчения начинался одновременно со специальными предметами и был явно недостаточен.

Я выходила из положения, давая детали котлов в изометрическом изображении, и быстро научилась рисовать на доске от руки. Но ученики не всегда поспевали за мной. То, что я диктовала на уроке, они записывали в конспект, а рисунки обычно просили не стирать с доски и срисовывали их после уроков.

С появлением на флоте котлов фирм «Гоуден-Дженсон» и «Прюдон-Капус» одними демонстрационными чертежами было уже не обойтись. Приходилось натягивать комбинезон и вместе с учениками лазить в котел. Учебников по этим котлам тоже не было (они появились значительно позже), вот и осваивали новую технику таким доморощенным способом.

Очень велико было у моих взрослых учеников желание учиться, и мои старания не пропали даром. На первых государственных экзаменах по моему предмету учащиеся показали хорошие знания.

Государственная экзаменационная комиссия назначалась главным капитаном торгового порта, в нее включали опытных капитанов дальнего плавания и инженеров-механиков, обязательно присутствовал также представитель инспекции Регистра СССР. Обычно от Регистра приходил начальник Мурманской инспекции Иван Иванович Клюшин.

Позже, когда тралбазе присвоили статус морского рыбного порта, комиссию стал назначать главный капитан рыбного порта Арсентий Сергеевич Нохрин, с которым мы встречались и раньше, не только по работе, но и в семейном кругу.

Хорошим человеком и отличным морским специалистом был капитан Нохрин. Его уж нет в живых. Моряки — мурманчане помнят о нем, его именем назван морской буксир.

На банкете, организованном по случаю успешного завершения учебы, моим первым выпускникам вручили дипломы судовых механиков. Банкет проводили в старой доброй «Арктике», пережившей войну, повидавшей многих полярников и славных мурманских капитанов.

Пожилой кочегар с многолетним стажем признался мне, что справка о семилетнем образовании у него была «липовая», а имел он всего четыре класса за плечами, да и то, когда это было. Котлы он сдал на «отлично».

— Вы на меня обиды не заимели, за что вам, Александра Серапионовна, век благодарен буду. Ведь это я «вопросики» поначалу подбрасывал и ребят подучивал. А потом, как узнал, что вы сами у топок уродовались и по котлам лазили, стыдно стало до невозможности. Спасибо, что нас, неучей, до дела довели. А на прощание уж позвольте в щечку вас поцеловать.

Он покосился на стоявшего рядом моего мужа:

— Николая Николаевича мы тоже очень уважаем. Ну, так это совсем другое дело, он-то мужик что надо.

Пока мы жили в Междурейсовом, мой младший сын, возвращаясь из детского садика, частенько заглядывал в подвальное помещение, где я вела уроки. Бывало, зайду в класс после перемены и вижу, как он, примостившись в заднем ряду, рисует что-то на подсунутом кем-то из курсантов листе бумаги. Он даже успел «подружиться» с некоторыми моими учениками. Иногда обращался ко мне с просьбой:

— Ты Каримову двойку не ставь, он, знаешь, какой вратарь! А вчера мне дал целый кусок сахару.

Примерно в это же время у меня произошел конфликт с детьми. Не помню, чем они меня допекли, но я не выдержала и хлестнула старшего сына отцовским ремнем. Он закусил губу, схватил свою школьную сумку и шапку, выбежал из комнаты. После уроков (а учился он во вторую смену) за ним, как обычно, стали забегать его приятели — звать погулять. Но домой он не приходил.

Я начала тревожиться. Вскоре тревога перешла в панику. Когда с работы пришел муж, я ему рассказала, как было дело. Он посмотрел на меня осуждающе и отправился на поиски сына.

К ночи тревога стала общей, Я отправилась на шестой этаж, чтобы поделиться своей бедой с подругой Тамарой Сперанской. В коридоре увидела груду ящиков возвышавшуюся почти до потолка. С самого верха свисал ремень Колиной сумки. На мой зов из-за ящика выглянул Коля.

— Идем домой. Папа пришел, беспокоится, я вся изнервничалась, спускайся, сынок.

— Не пойду, — буркнул он, набычившись.

— Идем. Папа ждет тебя.

— А ты дай честное слово, что никогда бить меня и Бобку не будешь, тогда пойду.

Пришлось дать это честное слово. Должна сказать, что больше никогда в жизни я не поднимала руку на своих детей, не говоря уже о внуках.

Для учебного комбината построили новый двухэтажный деревянный дом на Жилстрое. Почти на том же месте, что и до войны. Строили пленные немцы. Что ж, надо думать, это справедливо: они сожгли, они и построили заново.

Преподавать стало легче. Был оборудован механический кабинет, в который натащили всякой котельной арматуры и даже установили небольшую паровую машину, снятую с разъездного катера от английского крейсера. Сейчас и в голову прийти не может, чтобы на разъездных военных катерах стояли водотрубные котлы и паровые машины, а те времена именно так и было, причем, корпус катера был сшит из красного дерева. Впрочем, детали обшивки из красного дерева учебному комбинату не достались. Из них рабочие мастерских, разбиравшие катер, понаделали себе рамок для картин и фотографий, шкатулок и всяких других полезных вещей.

Период, когда рыболовный флот стал переходить на жидкое топливо, застал меня в учебно-курсовом комбинате. Приходилось много времени проводить на новых траулерах, осваивать автоматику.

Старые тральщики переоборудовались с угля на мазут. Вместо кочегаров понадобились котельные машинисты. Я добилась, чтобы учащиеся могли проходить короткую практику у котлов на дизельных судах.

Со временем уровень подготовки на механическом отделении УКК повысился. Комбинат начал выпускать механиков второго разряда, что позволяло нашим выпускникам работать на рыболовных траулерах старшими механиками.

У нас создался дружный преподавательский коллектив. Сменялись директора, но организатором и душой коллектива всегда был Николай Федорович Соколов, фронтовик, преподаватель литературы и русского языка, а позже заведующий учебной частью и директор. С ним и его семьей наша дружба началась еще с тридцатых годов и продолжалась до самой его смерти.

Хотя учащиеся наши были люди взрослые, в комбинате был введен институт классных руководителей, и, как ни странно, работы этим руководителям вполне хватало. Много времени проводила со своими подшефными и я.

До сих пор, по прошествии трех десятков лет, многие наши ученики заглядывают к нам на Октябрьскую, шлют с моря приветствия и поздравления с 8 Марта. Нас с мужем часто спрашивали, почему мы, находясь на «заслуженном отдыхе», не уезжаем с Севера. Многие наши друзья-пенсионеры (в том числе и бывшие наши ученики) перебрались туда, где потеплее и нет полярных ночей. Многие, но далеко не все. Я вспоминаю немного грустные слова песни: «Здесь мой причал и здесь мои друзья, все, без чего на свете жить нельзя…».

…Были среди наших учеников в учебном комбинате и мореходке совсем молодые люди, еще не утратившие мальчишеской проказливости. Запомнились мне неразлучные друзья — Яворский, Модзалевский, Красиков, учившиеся у меня дважды, сначала на механиков третьего разряда, а потом — второго. Учились все отлично, но любили озорничать.

Однажды после уроков в учительскую вбегает взволнованная Наташа Хабалова:

— Представляете! Открываю после перемены свою сумочку — она оставалась в классе, — а оттуда воробей выпархивает. Это ваши, ваши, Александра Серапионовна, любимые ученички подстроили. Больше некому!

Пришлось уговаривать Наталью Ивановну, чтобы не жаловалась по начальству. Тем более что на следующей перемене неразлучная троица явилась в учительскую с повинной.

Не была обойдена «вниманием» и я. Придя как-то на урок и ответив на приветствие курсантов, взялась за журнал, чтобы произвести опрос по пройденному накануне материалу. В то время еще были в обиходе чернильницы — «непроливайки», а писали мы ручками-«вставочками». Так вот, раскрываю журнал, тянусь за ручкой, и, странное дело, ручка уползает от меня по столу. Удивленно смотрю на класс. Там лишь напряженное ожидание: кому идти к доске? Заглянув в журнал, снова протягиваю руку, и «вставочка» снова ускользает и… падает на пол с другой стороны стола. Делаю вид, что ничего особенного не происходит, вызываю:

— Яворский, к доске! И поднимите, пожалуйста, по дороге ручку.

Яворский, как всегда, отвечает толково, со знанием дела. Разве можно на них сердиться?

— Садитесь, Янорский, отлично! — говорю я и не без опаски беру ручку. На этот раз она уже не ускользает.

Немногим серьезнее учеников были и наши молодые преподаватели. Особенно отличались «электрики» Петр Яковлевич Пушкарев, Василий Федорович Зенов и радиотехник Борис Михайлович Вайнсберг.

После случая с воробьем Наташа Хабалова больше не брала в класс свою сумочку, оставляла ее в учительской. Однажды, придя на работу, стала возмущаться:

— Подумайте только, вчера утром, идя на уроки, купила по дороге у бабки пучок зеленого лука. После занятий пришла домой, стала ужин готовить. Режу лук, а он не режется. Нож скользит вперед-назад, а перья целехонькие. Я уж и нож поточила, а они вес равно не режутся. Надо же, в каждое перо проволоку вставили! Не иначе как наши электротехники постарались. Как мальчишки, право слово!

После войны Мурманский морской техникум стал именоваться Мурманским мореходным училищем. В соответствии с новым названием изменился и профиль подготовки курсантов. В 1960 году меня пригласил начальник училища Владимир Петрович Гусев и предложил вести курс по паровым котлам в группах механиков и по судовым силовым установкам в группах судоводителей.

— Профиль подготовки в учебно-курсовом комбинате изменяется, — объяснил Владимир Петрович. — Там будут готовить дизелистов. Курс паровых котлов соответственно сокращается. У нас в училище будем готовить механиков-универсалов, и курс котлов и паровых машин остается в прежнем объеме. Вам одних котлов хватит для полной ставки.

Конечно, я уже об этом знала. На флот вместо паровых стали поступать дизельные РТ, и надобность в механиках-паровиках сократилась. Но знала я и другое. На последних госэкзаменах в училище оказалось много провалов по паровым котлам. Командование решило заменить преподавателя.

Опять мы с Колей оказались вместе: я преподавателем паровых котлов, а он паровых машин в Мурманском мореходном училище имени И. И. Месяцева.

Моими учениками оказались в большинстве мальчишки — шумные, легкомысленные, как всякие мальчишки. Далеко не все они поступили в училище по призванию. Решающее значение имело то, что мореходка давала полное государственное обеспечение, не нужно было заботиться о жилье, одежде и пропитании.

Работая в новом для меня учебном заведении, я невольно вспоминала родную архангельскую мореходку. Как много воды утекло с тех пор, как много изменилось. Здесь курсанты ходили в единой форме, которая не только придавала им более строгое обличие, но и обязывала, приучала к дисциплине, так необходимой в морской службе. Среди мальчишек, пришедших из школы, выделялись солидностью и выправкой молодые мужчины, демобилизованные из военного флота.

В той, «старой», мореходке не было ни одной женщины-преподавателя. Даже судовую гигиену читал пожилой франтоватый доктор Шарин, от которого всегда слегка попахивало одеколоном.

Здесь же, в современной мореходке, едва ли не половину преподавателей составляли женщины, в том числе все «англичанки». Приняли меня в коллективе дружелюбно, со многими преподавателями установились хорошие, товарищеские отношения.

Быстро нашла общий язык и с курсантами. Вероятно, сказался опыт работы в учебном комбинате. Так вышло, что в УКК я не только учила, но и сама училась. Мне кажется, что учителю, любящему свою профессию, нетрудно передать эту любовь своим ученикам. А если к этому прибавить разумную строгость в оценках и поведении — успех будет обеспечен.

К чему я не смогла привыкнуть в училище, так эта к планированию и отчетности. Каждому преподавателю вменялось в обязанность составлять письменные документы: план на каждый семестр и письменный отчет о проделанной работе, то же — по классному руководству; нужно было готовить письменный план каждого урока с разбивкой на минуты, с перечнем задаваемых учащимся вопросов, с указанием наглядных пособий на урок. И еще план «повышения деловой квалификации». Все эти «документы» в учебной части подшивались к «делу» и… Сомневаюсь, чтобы в них кто-нибудь потом заглядывал.

Всякое недовольство «бумажными» порядками в училище пресекалось, всех, кто осмеливался открыто говорить на эту тему, на педсоветах называли «бунтарями» и клеймили позором.

Пришлось подчиняться установленным правилам, составлять бесчисленные планы и отчеты. Но сколько времени было угроблено на это бессмысленное занятие! Ведь весь парадокс в том, что никому еще не удавалось строго придерживаться этих планов. Преподавательская работа — это творчество, ее не впихнешь ни в какие «бумажные» рамки. Она не терпит никаких стандартов.

Я с удовольствием занималась классным руководством, и мне удалось увлечь моих подшефных не только котлами и морем. Мы с ними посещали театр и кино, обсуждали спектакли и фильмы. На классном часе я показывала ребятам альбом с репродукциями картин великих мастеров живописи, рассказывала об их жизни и творчестве, устраивала викторины. Коллективно мы посещали университет культуры в ДК имени Кирова.

Приходилось заниматься и более прозаическими, но не менее необходимыми, с моей точки зрения, вещами. Правилами поведения на улице, в кино и театре и, смешно сказать, поведения за столом.

Конечно, в большом коллективе всякое может случиться, и случалось, и приходилось разбираться с неблаговидными поступками моих подопечных, наставлять их на «путь истинный».

Сильный, творческий коллектив преподавателей постепенно создавался в училище. С каждым годом изменялся и внутренний облик училища. Появились учебные кабинеты, любовно оборудованные самими преподавателями и курсантами. Увеличилась наглядность преподавания. Во дворе училища были построены хорошо оборудованные механические учебные мастерские, сделана пристройка к учебному корпусу. Оборудовали планетарий для судоводителей, на крыше здания по соседству с обычными антеннами установили локатор. Здание училища с закругленной «кормой» и поднятой над крышей «надстройкой» еще больше стало походить на корабль, плывущий вдоль улицы Шмидта. Под самой крышей появилось уютное помещение радиокабинета, прозванного «седьмым небом».

Неузнаваемо изменился облик города в послевоенные годы. Теперь, через много лет, трудно даже вспомнить, каким он был тогда, когда мы дружно выходили на субботники и воскресники, чтобы помочь дорожникам укладывать асфальт на главном проспекте. Ведь до войны асфальт был только на небольшом участке Ленинградской улицы возле гостиницы «Арктика». На остальных улицах и проспектах в лучшем случае — булыжная мостовая…

А сколько построено за эти годы, всего не перечесть: драматический театр, кинотеатры — «Мурманск», «Родина», «Северное сияние», «Утес», «Мир», «Аврора», «Атлантика», множество Домов и Дворцов культуры. Пединститут, библиотеки, школы, плавательный бассейн, краеведческий музей… А с террасы бывшего Жилстроя, где когда-то стоял деревянный дом учебно-курсового комбината, глядит сейчас на город представительный фасад здания Мурманского высшего инженерного морского училища. Его окончили многие бывшие мои ученики, ставшие инженерами-механиками.

Однажды нас с мужем пригласили на выпускной вечер в «высшую мореходку». Тогда чуть не весь выпуск состоял из ребят, окончивших в свое время нашу «среднюю мореходку». Преподнесли нам цветы, весь вечер были очень внимательны, наперебой приглашали танцевать, рассказывали о себе, говорили слова благодарности. Очень они меня растрогали, наши бывшие «мальчики».

А время не стоит на месте. Подумать только, списан «на иголки» краса и гордость тралового флота, первый «кормовик» БМРТ «Пушкин», появившийся на рейде Кольского залива и 1955 году!

Состарились и мы. Но как приятно встречать на улицах города бывших своих учеников, видеть их доброжелательные улыбки. Приятно получать от них из дальних морей и океанов поздравления с праздником 8 Марта.

Сохранилась дружба с преподавателями «мореходки» — теперь уже тоже бывшими — всегда внимательным Андреем Леонидовичем Кауфманом, который когда-то сказал на педсовете: «Не знаю, хороню это или плохо, но Александра Серапионовна считает паровые котлы самым главным предметом в училище»; с преподавателем черчения Натальей Филипповной Волковой. Знаю и многих нынешних преподавателей, так как поддерживаю связь с родным училищем.

Невольно улыбаюсь, встречаясь с Борисом Михайловичем, тем самым, что когда-то в УКК «начинил» проволокой перья зеленого лука. И он приветливо улыбается, в ответ. Как давно это было!

Прошли, промчались годы. Мы с Колей вышли на пенсию. Муж целиком отдался литературной работе. Писать он начал очень давно. В школе сочинял стихи, издавал рукописный журнал «Костер», кое-что было напечатано в архангельской газете «Волна». В 1933 году несколько очерков о моряках и рыбаках Заполярья опубликовал ленинградский журнал «За рыбную индустрию Севера». И вот спустя десятилетия стали выходить его книги. В 1972 в Архангельске была издана повесть «Костер и парус» — о возникновении пионерского движения в Архангельске, в том же году журнал «Север» напечатал повесть «Мать и мачеха», в 1974 году в Мурманске вышла книга повестей «Судьбы. Люди под палубой», в 1979-м – повесть «И все-таки море».

Я очень любила, когда он сидел за машинкой, любила, когда он читал мне только что написанные страницы, грустила, вспоминая те далекие дни, о которых он писал.

Мы с ним совершили путешествие в Австралию к его братьям, которых судьба забросила так далеко от Родины. Повидали много интересного. Об этом подробно рассказано в его книгах.

Многие годы мы продолжали встречаться с будущими моряками, курсантами морских училищ, с рыбаками на кораблях и даже в море. Только уже не в качестве учителей по котлам и машинам, а как представители «литературной династии Блиновых», как объявляют о нас по местному радио и телевидению и сообщают иногда в газетах. И по сей день жизнь моя остается увлекательной, творческой, и связана она с морем и моряками.

В 1984 году в Мурманском мореходном училище имени И. И. Месяцева организовали группу девушек-радисток. Я пошла к ним, познакомилась. Очень славные девушки, и форму им сшили очень красивую. Я стала часто встречаться с ними, рассказывать, как училась, как стала судовым механиком, как потом сложилась моя жизнь. Слушали внимательно, задавали много вопросов, им все было интересно. Почти все читали книги Николая Николаевича и по ним уже многое знали о нашей семье. За чашкой чая с домашним печеньем у нас дома мы беседовали с ними о трудностях, с которыми сталкиваются женщины, работающие в море, о правилах хорошего тона, о литературе и искусстве. Говорили и о том, как девушка должна блюсти себя, чтобы не вызвать кривотолков и сохранить женское достоинство, — вопрос важный.

Вот и все, что я хотела рассказать о своей жизни. А стоит ли женщине иметь морскую специальность — пусть решают мои читатели сами. Советовать не берусь.