Былые тени

Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой.

А.С.Пушкин

 

Мне 92 года, я мама, бабушка, прабабушка. Мало кто дожил до моих лет и может рассказать, как было раньше. А говорят, что без прошлого нет настоящего. Все чаще вспоминаю прошлое, может быть кому-то оно будет интересно.

Я родилась при царе. Когда произошла революция 1917 года, мне было пять лет. Тогда наша семья жила в Великом Устюге. У нас в центре города был собственный двухэтажный дом. Низ каменный для мастерской и магазина, верх деревянный для семьи, так строили большинство купеческих домов.

В нижнем этаже мастера и мастерицы шили модные дамские пальто и костюмы, в магазине их продавали. Магазин отца Хрусталева Серапиона Николаевича славился в округе.

Мама следила за домашним хозяйством в верхнем этаже, у нее в подчинении была кухарка и горничная, бабушка, ее мама, ей помогала. Жизнь была слаженной и зажиточной.

Я помню, когда произошла революция. На улицах в городе толпы возбужденных людей с красными флагами, поют, кричат, машут руками, небо — огненно-красное, где-то пожар, всюду видно зарево. В квартире крепко заперты окна и двери, детям подходить к ним не разрешают. Родители чего-то боятся, нервничают, в воздухе чувствуется страх.

Но ничего не произошло, успокоилось само.

Однако после революции, все перевернулось в доме, мастеровые уволились, ушла прислуга с горничной. С едой стало плохо, ели конину, хлеб был с овсом, его папа рубил топором, он был очень невкусен, но ели, потому что другого не было. Жизнь стала трудной и неустроенной.

Русский человек привык, чтобы кто-то им управлял сверху. До революции народом управлял Господь Бог, царь был помазанник божий, говорили: «Без Бога не до порога», «Бог все видит, все знает». Если что-то случалось, хорошее или плохое, говорили: «Так Богу угодно. Неисповедимы пути Господни». В это верили, считали, что по-другому и быть не может. Революция вычеркнула Господа Бога из умов простых людей. Оказалось, не верить проще, чем верить. Случилось это как-то быстро, без особой агитации.

Революция принесла новый уклад в жизнь. Царя свергли. Появился новый правитель — Ленин. Новым лозунгом «Кто был ничем, тот станет всем» народ был доволен. Произошла национализация частной собственности. Кто побогаче, кто всю жизнь много трудился, у того богатство отняли. Говорили, что это для равенства людей.

Мой папа, крестьянский мальчик в 10 лет ушел из деревни и «зайцем» уехал в Питер. Первые годы у хозяина работал за хлеб и крышу над головой, потом стал подмастерьем и только к 25-ти годам получил от хозяина бумагу с печатью нотариуса, что он — мастер. С этой бумагой он открыл собственное дело в Устюге.

Советская власть у него отобрала все, добытое упорным, долгим трудом и назвала эксплуататором. В собственном доме ему дали четыре маленькие комнаты на всю большую семью. Из хозяина превратился в квартиранта в собственном доме. Он пошел работать в Воензак — закройщиком, там шили военное обмундирование для Красной Армии. Папа переживал. Постарел, похудел. Приходил с работы усталый, озлобленный.

Призыв большевиков «Землю — крестьянам, заво­ды и фабрики — рабочим!» вполне устраивал большинство. Те, кого разоряли, возражать боялись, при ма­лейшем протесте ЧК арестовывало недовольного, сажало в тюрьму или отправляло в ссылку. Делалось это без жалости.

Так поступали и с духовенством. Монастыри и церкви закрыли, церковную утварь разворовали, монахов и священников отправили в ссылку, Ссыльные являлись бесплатной рабочей силой для государства. Не только Беломорканал, многие стройки осуществлялись заключенными.

Сейчас кажется странным, как такую власть можно было хвалить и одобрять. А ведь одобряли. Я всю жизнь, несмотря на разорение родителей, считала, что мы живем в самой справедливой и самой счастливой стране. Так думало большинство, что бы сейчас ни говорили. И дело не только в страхе перед репрессиями, хотя страх, конечно, был у каждого. Уж очень правильным казался призыв к равенству и братству между всеми. «Человек человеку друг, товарищ и брат!» Государство, как ни верти, брало на себя множество забот о простых людях: образование, медицина, санатории, детские сады, пионерские лагеря.

Несмотря на репрессии, Ленин в народе был почитаем. Партия коммунистов-большевиков, руководителем которой он был, являлась мощной опорой государства, вернее, она и была власть.

Тогда в России было еще много безграмотных, особенно в деревнях, да и в городах, особенно среди пожилых людей. Объявили начальное образование обязательным и бесплатным, лечение тоже без денег. Борьба с безграмотностью стала общей задачей. Молодежь объединили в комсомол, предоставили им большие возможности: у них были свои клубы, они занимались спортом, участвовали в общественных делах. Для подрастающего поколения были образованы пионерские отряды, в которых детям обеспечивали заботу и внимание.

Говорили, что все это для детворы делал Ленин. Дети воспевали его доброту, называли «дорогим», «любимым», «дедушкой Лениным».

Красный пионерский галстук носили с гордостью. Я думаю, в ту пору всякий мальчишка хотел стать пионером, но не всем это удавалось. Одним не разрешали родители, говорили, там не верят в Бога и кощунственно относятся к религии, других не принимали, если родители были не пролетарского происхождения. Я хотела стать пионеркой, но мое желание было под двойным замком: папа в прошлом торговец, в семье верили в Бога. Я в Бога не верила, всегда душой была ярая комсомолка, хотя билета РКСМ не имела.

Тогда же появилось новое обращение к человеку. При царе говорили: «Господин, здравствуйте» и снимали шляпу. Теперь: «Привет, товарищ» и шляпу не снимали. Исконно русское «товарищ» крепко прижилось в обиходе и никто уже не обращал внимания, что оно от слова «товар».

В городах изменили названия улиц. В Устюге мы жили на Михайловской, она стала Октябрьской. Северную столицу Петроград переименовали в Ленинград, некоторым городам тоже изменили название: Киров, Сталинград, Ворошиловград. В школах запретили закон божий. Священнослужители в рясах старались не выходить на улицу, на них указывали пальцем, смеялись, говорили: «Поп идет». В некоторых городах запрещали церковный звон, не только в Рождество и на Пасху, но и в обычные дни к вечерней службе и к обедне. Так было в Вологде.

Наша семья была верующей. По воскресениям и субботам ходила в церковь, в Великий пост мы не ели скоромной пищи, соблюдали большие праздники: Пасху, Рождество. Я поддалась общему влиянию и перестала верить в Бога, но в церковь ходила. Было стыдно подруг, но ходила — родители заставляли.

Страной тогда управлял Центральный Комитет коммунистической партии большевиков и Советы рабочих и крестьянских депутатов. Советы выбирали народным голосованием каждые четыре года. И хоть выборы превратились в фикцию, проходили они празднично. Каждый человек стремился отдать свой голос. Бывших богатых могли лишить избирательных прав. Это было большим наказанием. «Лишенцам» многое запрещалось, их детям нельзя было учиться в высших учебных заведениях и техникумах.

В начале двадцатых годов правительство объявило «новую экономическую политику» — НЭП и разрешило частное предпринимательство. Родители приехали в Вологду. Купили там на улице Лассаля часть маленько­го дома. Папа приобрел патент — заплатил налог и получил право шить на дому дамские пальто и костюмы. Жилье в квартире распределили так: большая комната называлась мастерской, там был верстак, две швейные машины, манекен, болванки, утюги. У нас появилась ученица — девица из дальней деревни. В столовой папа принимал заказы и делал примерки, там же мы делали уроки, три детские кроватки стояли рядом. Я спала в мастерской, для меня это было удобно. Когда взрослые вечером кончали работу, я зажигала маленькую шестилинейную лампу и читала книжки, никому не мешая. У папы с мамой была спальня, бабушка и ученица жили в одной комнате. Конечно, было тесновато.

Мы с сестрой по субботам мыли пол в квартире, это была наша обязанность. Через субботу всей семьей ходили в городскую баню. Она была раздельной для мужчин и женщин, были и номера, но это — дорого. В бане тазы — деревянные кадушки с ручками, назывались «шайкой».

Воду в дом носили ведрами на коромысле или на руках, зимой возили на санках в баке. Вода была в колонке на углу Московской улицы, там сидел в будке будочник и отпускал воду по талонам. Использовали и дождевую воду с крыши дома. Она мягкая, хороша для стирки, пить — неприятно. Белье полоскать носили в корзинах на реку, летом полоскали с плота, зимой — в проруби. Замерзшие руки грели между ног и подмышками, потом пальцы распухали, чесались, и руки долго были красными.

У нас во дворе в сарае жила корова и десяток кур. Буренку по очереди ходили встречать за город, когда пастух пригонял стадо с поля. Иногда приходилось чистить от ваты сшитые вещи, снимать заметки или старые швы с перелицованных шуб.

В Вологде я пошла учиться во второй класс. При царском режиме обучение детей было раздельное, после революции ввели общее. Моей школой стала бывшая мужская гимназия № 1. Оценка знаний учащихся происходила по трехбальной системе: «уд» -удовлетворительно, «неуд» — плохо, «весьма уд» — отлично. Я училась, в основном, на «уд», часто по математике, физике, химии, встречались оценки «весьма уд», а вот по литературе за сочинения, получала «неуд». Я писала так, как говорили дома. Мои родители — деревенские люди. Под Вологдой свой выговор, он у них остался на всю жизнь: «пирог с ягодам», «воснадцать» вместо восемнадцать, «дак» вместо так, «вишь ты — подишь ты», «дитятко», «робенок», «окстись» — перекрестись, «дак пойдем, што ли», «тодильно» — хорошо сделано, «баской» — красивый, и многое другое.

— Ой, деука, долго ли до ума-то? — говорила бабушка, когда я учиняла какую-нибудь шалость.

Однажды учительница литературы прочитала мое сочинение вслух в классе. Ребята, слушая, смеялись, мне было стыдно. Я сердилась на Анну Ивановну. С тех пор стала следить за своей речью и больше полюбила чтение книг.

В 8-м классе я влюбилась в мальчика из параллельной группы — Ора Лобанова. На переменах бегала по коридорам, чтобы взглянуть на него. Мы не встречались, не разговаривали, но мне кажется, он догадывался, что я к нему неравнодушна. В 9-м классе на выпускном вечере он часто приглашал меня танцевать. Я была, как на крыльях. Тогда танцы были другие: падеспань, падекатр, полька, вальс, тустеп, краковяк, русского тоже плясали, но не часто. В торжественных случаях, таких как выпускной вечер, танцы были под духовой оркестр. На сцене впервые тогда услышала, как играет скрипка, мне казалось, это звучит райская музыка. На выпускном вечере чаепития не было, всюду в коридорах и аудиториях стояли букеты черемухи и сирени. Тогда к выпускному вечеру не шили нарядные платья, не покупали новые туфли, но все равно все выпускники были нарядно одеты.

Ор пошел меня провожать, это был первый случай когда меня провожал мальчик. Прощаясь у дома, он хотел поцеловать, но в это время мама отдернула на окне занавеску. Я испугалась, что увидят, и мой первый поцелуй не состоялся. Потом наши с Ором пути разошлись, я не знаю его судьбу.

По окончании школы я получила удостоверение с хорошими оценками (оно тогда не называлось «аттестатом зрелости»). Встал вопрос, что будет дальше со мной. Родители хотели, чтобы я стала портнихой. У меня было желание продолжать учебу. Думала стать ветеринаром, я любила животных, мне нравилось их лечить, за ними ухаживать. В Вологде в то время не было такого техникума, в высшее учебное заведение мне не разрешалось поступать по социальному положению — мой отец считался кустарем-одиночкой, а в ВУЗы принимали только детей рабочих и крестьян. Я поехала в Архангельск. Папа, провожая меня, сказал: «Эти деньги на пропитание, покуда устроишься, а эти — на обратный билет, приедешь и станешь портнихой». Я запомнила это.

В ветеринарный и медицинский техникум заявление не взяли — лет мало, в индустриальный принимали детей рабочих. В морской техникум в этом году впервые правительство разрешило прием девушек, уровняв их права с мужчинами. Я успешно выдержала вступительный экзамен — семь человек на место и поступила на механическое отделение. Меня зачислили в группу, где 22 мальчика и я, одна девушка.

Ленин умер в 1924 году. Население Советского Союза к его смерти отнеслось по-разному. Одни жалели умного, талантливого человека. Комсомольцы и пионеры плакали. Другие надеялись, что при новом правителе всем станет жить лучше. В 1925 году закончился НЭП, перестало существовать частное предпринимательство. Налог на патент за папину мастерскую сделался таким большим, что ее пришлось закрыть.

Семья переехала в Сестрорецк. Папа поступил в государственную портновскую мастерскую. Жили на частной квартире.

Комсомольцы училища предложили мне заниматься с двумя безграмотными женщинами. Они не умели написать даже свое имя, вместо фамилии, если надо было расписаться, ставили крестик. Раз в неделю я ходила к ним, занималась полтора, два часа. Учились с охотой, в течение зимы они освоили алфавит, писали имя, фамилию и простые слова. Каждый раз благодарили, угощали чаем с вареньем из морошки. Мне нравилось делать людям добро. Тогда же в Мореходке организовали кружок «Синяя блуза». Я уже вступила туда, за мной последовали девочки, которые начали учиться на год позже меня. Руководителем кружка стал старшекурсник Митя Медноногов, он еще в школе был участником школьной «Синей блузы». Нам всем 10 членам кружка сшили синие просторные, навыпуск блузы.

Наш хор исполнял старинные морские песни, мне нравилась «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан», «В гавани, далекой гавани». Были и спортивные номера — пирамиды на сцене. Сатирические куплеты сочиняли коллективно, помню один на тему езды в трамвае: «В вагон не влезешь, не войдешь, а если влезешь, не вздохнешь»…

Выступали в клубе «Водников», в Соломбале на судоремонтном заводе «Красная Кузница», в школах, у нас в техникуме. Выступления пользовались успехом у публики.

Однажды в техникуме, ближе к весне, объявили поход на лыжную базу «Валдушки». Желающих оказалось много. Коллективные развлечения тогда были редки. Пошли девочки из первой    группы механиков. Нас было мало, и мы все дружили между собой: Маша Пашко, Маня Мехрякова, Лиза Кононова, Лёся Шестакова.

Рано утром в воскресение тронулись. Шли по Северной Двине. Вдоль реки тянулась лыжня, идти было легко. Иногда по команде преподавателя физкультуры останавливались отдохнуть.

На лыжной базе для спортсменов был предоставлен большой зал с креслами для отдыха, столовая с горячей едой, буфет. Кругом сопки, лес, чудесная природа, светит солнце, у всех бодрое настроение. Перекусили и пошли кататься с гор.

Сначала мы с девочками катались с невысоких сопок, потом я рискнула с большой горы, разогналась и упала носом в снег. Из носа сильно пошла кровь, на лбу появилась ссадина. Девочки испугались за меня, стали останавливать кровотечение. Меня повели на базу. Нос распух, лицо стало некрасивое.

Ребята успокаивали, смеялись, называли раненой. Больше с высоких гор я не каталась, старалась не рисковать. Но жизнь не была простой, проложенной дорогой, разочарования и обиды в ней существовали вместе с дружбой и радостью общения.

Увлеченная общественной работой, я решила вступить в комсомол. Подала заявление в ячейку. На общем собрании за меня голосовали единогласно. В заявлении я указала, что отец был торговец, сейчас считается кустарем-одиночкой. Материалы собрания отправили в райком комсомола на утверждение. С нетерпением я ожидала ответа. Через пару дней узнала, что райком не утвердил решение общего собрания. В комсомол меня не приняли!

Для меня это было настоящее горе. Думала: «Как же так?! Я всей душой давно за советский строй, всегда вместе с комсомолом, все делаю, чтобы людям было лучше, а они не приняли? Я не виновата, что папа был торговец, его они уже наказали — отняли все, а зачем меня так обидели?!»

И опять, уткнувшись в подушку, плакала.

В юности раны рубцуются быстро. А мне было восемнадцать лет.

В техникуме встретила свою судьбу — будущего мужа — Колю Блинова. Он ухаживал за мной три года. Мы целовались, обнимались, говорили всякие ласковые слова друг другу, но не были мужем и женой. Коля берег меня, знал, что должна кончить техникум.

Мы часто встречались в мореходке, иногда гуляли вечерами, ходили на каток «Динамо», там можно было коньки и ботинки брать на прокат. Коля хорошо катался, знал несколько фигур, красиво их выполнял и учил меня.

Но основное время у меня занимали, конечно, занятия по освоению профессии. Я очень старалась. Это для меня было главным.

Коля мореходку окончил на год раньше и пошел плавать в Архангельское пароходство. Встречи стали редкими, но каждый раз, когда он был на берегу, мы находили друг друга.

В 1931 году я кончила техникум и по контракту с Мурманским трал флотом уехала в Заполярье.

Мы с Колей переписывались, иногда посылали друг другу телеграммы.

В 1932 году, выплывав ценз на диплом механика третьего разряда и получив первый заработанный в море отпуск, поехала в Архангельск. Мы снова встретились, поняли, что любим друг друга и больше расставаться не захотели. Решили свои судьбы связать навсегда. Поехали в свадебное путешествие в Сочи. Стали мужем и женой. Пошли в ЗАГС, нас не записали, там не оказалось печати, она сломалась, предложили придти через неделю. Бумага с печатью нам не нужна была, мы и не пошли.

Зарегистрировали брак, когда старшему сыну было десять лет, младшему — семь, они были нашими свидетелями при бракосочетании.

Мы поехали в Мурманск. С тех пор я живу здесь. Коли уже нет давно.

За это время в стране было много перемен. Отечественная война причинила много страдания людям. Сталинские жестокие репрессии сменила хрущевская оттепель. Потом был длинный период застоя. Это все еще был Советский Союз, коммунистическая страна. Теперь Россия близка к капитализму. Другие лозунги и призывы. И люди живут по-иному. Не знаю, лучше они стали или хуже. Бог нам судья, теперь я этому верю. Но общее всегда одно — это семья. Дети, внуки и правнуки делают жизнь радостной и в моем возрасте. Я теперь живу их заботами и праздниками.