Клад

При царском режиме отец имел собственный двухэтажный дом, в центре города, портновскую мастерскую, где шили модную мужскую и женскую одежду, магазин, который продавал эти вещи. Носить пальто от Хрусталева было престижно. Отец был купцом III гильдии. Люди к купцам относились уважительно.

После революции 17 года у родителей все это национализировали в пользу государства, и стали они ничем, их называли эксплуататорами и капиталистами, эти слова произносили как ругательные.

Свое падение, унижение папа очень переживал, стал замкнутым, озлобленным, с семейными был жесток, мы — дети — его боялись. Нас было четверо. Коля — старший, ему исполнилось тринадцать лет, он был рослый, сильный мальчик, учился в гимназии, любил читать приключенческие книжки, считался у нас заводилой. Я — Шура, скромная девочка шести лет. Сережа — бутуз, плакса четырех лет. Лиза, еще совсем малышка, ей всего два года.

Папа из деревенского парнишки добился богатства долгим упорным трудом. Сначала несколько лет был мальчиком на побегушках, работал за крышу над головой и хлеб, потом стал мастером и вкалывал всю жизнь с раннего утра до позднего вечера, не покладая рук. Считал своё падение несправедливостью судьбы, божьим наказанием. Меня удивляет, как он тогда не сломился, не запил «горькую», не повесился? Видимо, был сильным человеком, вера в Бога удержала. Господь помог достичь богатства, он же помог пережить утрату — «Бог дал, Бог взял, на то святая воля его».

Внешне казалось, он смирился, но в душе сильно переживал. Особенно трудно было, когда стал не хозяином своего предприятия, а служащим — закройщиком в Воензаке, куда поступил работать вольнонаемным, там шили обмундирование для Красной Армии.

Советское правительство, отобрав у богатых людей их недвижимость, требовало еще, чтобы они добровольно сдали свои драгоценности, угрожая суровой карой за сокрытие золота. Многие, боясь наказания, несли в ЧК последнее, что оставалось от былого.

Но не все бывшие капиталисты добровольно отнесли золото, некоторые оставили не черный день, жаль было расставаться с остатками капитала.

Они его прятали так, чтобы в случае обыска чекисты не нашли. Папа добровольно не отнес драгоценности, а, продумав хорошо, как это сделать, спрятал под землю погреба на кухне, где был люк на полу, а под ним лестница. От нас детей родители это держали в большом секрете, делали ночью, когда мы крепко спали. Но мы все же скоро узнали. Коля случайно подслушал разговор папы и мамы. Мы с ним слазили в погреб, хотели найти золото. Четырехлетний братишка Сережа сказал маме об этом. Мама передала папе, он собрал всех четырех детей и сказал:

— О кладе никому говорить нельзя, если милиция узнает, то меня и маму арестуют и посадят в тюрьму, а вы, малолетки, без нас умрете с голоду. Я как узнаю, кто проболтался, того выпорю ремнем так, что не сможет потом сидеть и будет долго помнить.

Мы поняли это и всегда молчали, словно и не знали никогда.

Спустя несколько лет, когда добровольная сдача золота государству прекратилась, появились Торгсины — магазины, где золото принимали в обмен на боны — специальные чеки, на которые в этих магазинах можно было купить, что хочешь. Торгсин — «торговля с иностранцами». Тогда уже в Советском Союзе работали иностранные специалисты. В обычных государственных магазинах продуктов и промышленных товаров было мало, снабжение населения происходило по карточкам. Родители сохранили золото, потом, когда это было возможным, меняли его в Торгсине. Государство золото принимало, а драгоценные камни, удалив из украшения, возвращало владельцам.

Тогда же стали продавать за деньги антиквариат и носильные вещи бывших капиталистов. Продавцами были обычно пожилые женщины, они предлагали товар знакомым или по рекомендации, боясь, что их заставят платить налог. Желающих купить добротный материал находилось в избытке. Сюртуки, шубы и прочую одежду перелицовывали и делали новую для себя и своих близких. Умельцы шить, чтобы не брать патент, работали тайно, под швейную машинку подкладывали одеяло, заглушающее шум при строчке, боясь соседей. Родители свои вещи не продавали. Нас было четверо, всех надо одеть, да и некогда папе, он работал в Воензаке. Поэтому дома тайком не шил.

Папа с бабушкой, маминой мамой, жили не очень дружно, часто из-за пустяков ссорились. Однажды в брани бабушка сказала, что пойдет в ЧК и скажет, где он спрятал свои драгоценности. Отец рассвирепел и ударил её, она заплакала и стала кричать, что теперь обязательно донесет на отца, отнимут его золото, а самого посадят в тюрьму. Встала из-за стола и пошла в свою комнату. Бабушкина спальня была очень маленькая, словно чулан, но уютная, нам нравилось бывать там. Отец пошел за ней и стал бить её. Она громко плакала, защищалась, как могла. Мы, дети кричали:

— Не бей бабушку, она старая!

И все четверо плакали в один голос. Мама тоже кричала, но к нему подойти боялась.

Бабушка как-то изловчилась, захлопнула дверь и продолжала кричать, что обязательно пойдет в ЧК. Картина была ужасная, я до сих пор помню это, хотя прошло уже 80 лет.

Мы долго не могли заснуть в ту ночь. Когда стало тихо и все заснули, бабушка ушла из дома.

Утром деревенский мужик привел бабушку и сказал, что она стояла над пропастью реки и хотела утопиться, но он вовремя остановил лошадь, бегом добежал до нее, оттолкнул от обрыва, успокоил, уговорил, посадил в сани и отвез домой.

Она стояла поникшая, жалкая, и ни на кого не смотрела, словно чужая.

Родители поблагодарили крестьянина, человека, спасшего жизнь бабушки. Мы радовались, что она снова с нами.

Конечно, бабушка не донесла властям о золоте отца. Наверное, папа извинился перед ней. Этого я не знаю, но с тех пор они жили дружно, он всегда её звал мамаша.

Потом судьба родителей бросала в разные города: из Великого Устюга, где это случилось, они переехали в Вологду, после в Сестрорецк, Даниилов и Мурманск, всюду бабушка ездила с ними, делила радость, горе и нужду, была помощницей в доме. Старушка любила трудиться и передала нам, её потомкам, это свойство.