В начале Великой Отечественной

Летом 1941 года я работала в Рыбном порту Мурманска, наблюдала за монтажом котлов Центральной котельной, которая находилась за территорией порта. Монтаж вел Ленэнерго. Порт спешил с вводом котельной в строй, пар был нужен предприятиям. Работы было много.

Наши дети, еще совсем малыши — 1 и 4 года, зимой часто болели, их необходимо было на лето вывезти из Мурманска. Я неоднократно просила у начальства дать мне отпуск, каждый раз отказывали, мотивируя срочностью монтажа котлов. Мужу тоже отпуск не давали. Положение было безвыходное.

Мы поговорили с нашей няней Еленой Ивановной и решили отправить ее одну с детьми, тем более, что в Сураж ехали отдыхать моя сестра с семьей и брат с женой и сыном, они обещали помогать Елене Ивановне в быту и присмотреть за детьми. В Сураж написали письмо хозяйке, у которой жили в прошлом году, забронировали комнату.

Наша няня у нас жила к тому времени уже 3 года и была полной хозяйкой в доме, пожалуй, больше чем я. Очень добросовестный, надежный человек. В прошлом она была монахиней в большом чине, лет ей было около пятидесяти. Побеседовали с Еленой Ивановной, рассказали ситуацию. Она дала согласие.

Собрали кое-что из продуктов, удобных для транспортировки, детям носильные вещи, снабдили деньгами. Елена Ивановна и наши два сына вместе с семьей моей сестры уехали в Сураж.

Сестра и Елена Ивановна часто писали оттуда: доехали хорошо, устроились жить у старой хозяйки, дети здоровы, целый день проводят в саду около дома, с продуктами нормально. Казалось бы, все ладно, но на душе было тревожно. Муж успокаивал, говорил, что добьется отпуска, его скоро отпустят, обещали.

Но добилась я! 20-го июня, наконец, получила отпускные. Большую часть денег положила на аккредитив, оставила в сумочке только на дорожные расходы и на первое время на отдыхе. Решили, что в дороге с большими деньгами опасно.

За последние дни до отъезда на работе и дома было много хлопот, я порядком устала, в поезде хорошо отдыхалось, много спалось. Ехала с радостью, все время думала о встрече с детьми, на душе был покой и умиротворение.

В Петрозаводске поезд стоит долго, пассажиры выходят на перрон подышать свежим воздухом, поразмяться. Я тоже вышла и увидела, как взволнованные чем-то люди бегут к репродуктору, где уже собралась огромная толпа. Я тоже побежала. И тут узнала, что сегодня, 22 июня в четыре утра немцы без предупреждения объявили войну и уже 4 раза бомбили наши границы, есть жертвы: раненые и убитые. Толпа в панике, мужчины возбуждены, некоторые женщины плачут, все куда-то бегут, кричат, машут руками. До меня как-то в первый момент не дошла серьезность случившегося, не подумала, что война изменит жизнь всего нашего народа, принесет горе и страдание тысячам людей, что в корне изменится моя жизнь, что домой смогу вернуться через несколько лет, мужа не увижу долго.

В вагоне оставшийся путь все говорили только о войне, на остановках бежали на станцию, чтобы узнать подробности. В поезде человек оторван от мира, от станции до станции живет замкнуто, не знает, что делается на земле. Тогда радио в поезде включали только при подъезде к Москве.

С радостью, со слезами на глазах встретила детей, Елену Ивановну и сестру. Мальчики поздоровели, загорели, веселенькие, подвижные, наперебой рассказывают, как жили без мамы. Елена Ивановна всем довольна, накрывает на стол, угощает, но в глазах тревога, спрашивает про Николая Николаевича. Все уже знают про объявление войны. Вечером пошла к сестре, там — сборы в дорогу. Брат с женой тоже уезжают в Мурманск. Мужчины и жена брата военнообязанные. Люба — медицинская сестра, всем состоящим на учете в военкомате, в случае объявления войны необходимо явиться в свой город. Завтра они уезжают. Мне они советуют, не дожидаясь приезда Коли, брать подводу и ехать на вокзал. Их проводили, но я уехать не могу— нет денег на билеты. Сберкассы не оплачивают аккредитивы, брат и сестра дать не могут, так как у самих в обрез, чтобы добраться в Мурманск. От мужа ничего нет, что делать, не знаю. Елена Ивановна тоже волнуется, но посоветовать ничего не может. Я в панике.

И вдруг с какой-то станции приходит телеграмма: «Проездные не нужны, выезжай немедленно. Лиза». Мы в тот же день собрали вещи, рассчитались с хозяйкой, наняли извозчика и поехали на вокзал. Перрон переполнен людьми, все возбуждены, суетятся, у вагонов стоят проводницы с желтыми флажками и свободно без билетов пропускают пассажиров в вагон. Это как-то странно. Поезд идет на Москву, я не знаю, как поеду в Мурманск, но в вагон захожу, с детьми пропускают вне очереди. Вещи заносят возчик и Елена Ивановна. В вагоне никто не может посоветовать, как мне добраться домой. Я знаю одно, надо дальше уехать от границы, там безопаснее, об этом говорят все окружающие.

В вагоне обстановка мрачная, каждый думает о своем, говорят только о войне. За окнами идут встречные эшелоны с военной техникой и красноармейцами (тогда их солдатами не называли). Мальчики, всегда оживленные, по-детски шумливые, тоже сидят молча. Я, чтобы их занять, рассказываю сказки, которые тут же на ходу придумываю, или читаю одну и ту же книжку десятый раз.

Едем уже не одни сутки, наши продовольственные запасы истощаются, на станциях ничего не продают, а если кто и выносит что-нибудь, то сразу же набрасываются десятки мужчин и мне не достается. Ближе к Москве на станциях женщины заходили в вагоны и детям давали кружку молока, подростки приносили кипяченую воду. Это было очень важно для детей. Мы не знали, как благодарить этих добрых, отзывчивых на общую беду матерей. Обнимали, жали руки, желали благополучия.

Я и Елена Ивановна, не сговариваясь, ограничили себя в еде и воде. Все едем, едем, а куда не ведаю, говорят, с детьми в Москву не пускают, а как в Мурманск попасть, никто не знает. До города Мичуринска едем 7 дней, раньше названия такого города не слышала, но это где-то недалеко от Москвы. Здесь поезд остановили, всех высадили и сказали, что в Москву поезд не идет. Всем кому надо ехать дальше, предложили пойти в контору, которая называется «Эвакопункт», совсем незнакомое слово. Когда дошла моя очередь, мне сказали, что в Москву въезд запрещен, а в Мурманск с детьми не пускают. Могу ехать в ближайший эвакуационный пункт в Вологду, другого выбора нет. Сказали, что там меня направят на работу и дадут жилье или направят в другое место, где есть работа по моей специальности. В Вологду поезд идет вечером, нужно ждать целый день.

Открытые платформы с танками и военной техникой идут на фронт, туда же — товарные вагоны с красноармейцами. Наконец пришел поезд для пассажиров, ожидающих отправки — длинный состав товарных вагонов. Я сначала подумала, что это не для нас, наверное, люди так же думали, потому что никто не лез в вагоны, но когда объявили посадку, все бросились к составу.

Набились битком, воздух спертый, пахнет прелым навозом и животными. Сначала мы с Еленой Ивановной с детьми на руках стояли, потом публика утряслась, и освободилось место, чтобы сесть, а детей положить на багаж. Сами, сидя, тоже заснули. Когда устал и сильно переволновался, сон сам приходит, независимо от окружающих условий. Ночью Борик просыпался несколько раз и жаловался на животик, а утром у него открылся понос, к счастью предусмотрительная Елена Ивановна, собираясь в Сураже в дорогу, захватила с собой ночной горшочек. Потом понос стал с кровью. Я страшно испугалась: такие антисанитарные условия и вдруг дизентерия! Сделать ничего нельзя, кроме того, что держать его на руках, качая, как в кроватке, чтобы больше спал. Вечером второго дня, состав прибыл в Вологду. В Вологде на вокзале с сыном пошла в детскую комнату и попросила помощи. Доктор осмотрел Борика и сразу направил в инфекционную больницу. У меня от жалости сердце разрывалось, плакала, просила доктора меня положить вместе с ним, но он наотрез отказал, объяснил, что мест нет и лекарств тоже, будут лечить голодом, а мать не сможет выдержать такой режим и лечение может затянуться. Сказал, единственное, чем я могу помочь — это достать сульфидин. В юности с родителями я жила в этом городе. Отыскала старых знакомых, они помогли мне на «черном рынке» купить сульфидин. Заплатила почти все наличные деньги. Елена Ивановна сказала, что одолжит, когда буду работать — верну. Она тоже переживала за Борика и рада была чем-то быть полезной.

Снова эвакопункт, теперь уже в Вологде. Удивительно, как быстро всюду в больших городах, вдоль железной дороги появились эти спасительные учреждения для обездоленных, бездомных тысяч едущих людей и слово это «эвакуированный» быстро приклеилось к тем, кто не знает, что с ним будет завтра и куда ему деться. В эвакопункте получила направление на паровозоремонтный завод — теплотехником. Сказали, что там сразу дадут жилье. Нам дали маленькую комнату в большой коммунальной квартире, после я узнала, что кого-то уплотнили для этой цели. Выдали продуктовые карточки. Я получила рабочую — 700 грамм хлеба, Елена Ивановна иждивенческую — 300 грамм хлеба, дети — по 400. Кроме хлеба, других полагающихся продуктов по карточке не выдавали, мотивируя тем, что в городе скопилась масса эвакуированных, все запасы иссякли.

Я ходила на работу, старший сын Колюня оставался с няней, малыш стал выздоравливать. От мужа из Мурманска, наконец, получили письмо, пишет, что город немцы бомбят. Деревянный город горит, сгорел и наш дом на улице Тралбаза, муж теперь живет у приятеля на проспекте Сталина. Очень беспокоится за нас, советует, если можно, уехать в Сибирь или на Урал, это дальше от фронта — безопаснее и снабжение лучше, туда перебрались многие заводы из Москвы и других промышленных городов страны. Постарается выслать деньги, просит пока адрес не менять.

Работа в управлении завода меня совершенно не устраивала, незнакомая специфика, особенность работы железнодорожного транспорта. С продуктами плохо, денег нет, как жить дальше, не знаю, только радует, что Борик выздоравливает. Пошла в эвакопункт узнать возможность уехать на Урал, сказали: есть направление в Молотов (Пермь). Посоветовалась с Еленой Ивановной, она из тех краев — из Тюмени, ей кажется, что так голодно, как в Вологде, там быть не может. Я хожу на работу и думаю о переезде.

Борика выписали из больницы, от мужа пришел перевод. Решила ехать. Билеты здесь тоже не нужны. Погрузили нас в открытые платформы, наша была первая от паровоза, это защищало от встречного ветра, но угольная пыль и копоть летели на нас. Через несколько часов мы стали неграми, на зубах хрустел каменный уголь. Дети смеялись, видя окружающих людей черными.

В дороге было плохо с водой, особенно, с кипяченой, для детей, плохо с продуктами. Опять выручили добрые отзывчивые женщины и подростки. Я думаю, машинист паровоза, специально останавливал состав на продолжительное время у больших сел и больших деревень. Женщины выносили детям топленое молоко, кипяченую воду, иногда ведро вареной картошки и сырую воду для пассажиров. Прошло много лет, а я до сих пор с большой благодарностью вспоминаю сердечных людей, откликнувшихся на общую беду Родины. В тяжелый момент люди как-то ближе друг другу, без просьб помогают. Наверное, сердечность их, доброта спасла не одного человека. Иногда состав останавливался около леса, вдали от жилья и тогда, кто мог бегать, бежали в кустики, сын Колюня присел около паровоза, я его торопила, неудобно — люди увидят, а машинист выглянул из окна и говорит: «Жинка, хай вин зробит». Наверное, он был украинец. Спали на досках платформы, очень трясло, неудобно, детей укладывали на мягкий багаж. На свежем воздухе спалось хорошо. Погода была теплая (середина сентября).

Сколько ехали до Молотова, не помню, по пути нас пересадили с открытых платформ в товарные вагоны, это облегчило наши мучения, позволило несколько расслабиться. Все в жизни познается в сравнении, не почувствуешь хорошего, если не увидел плохое. Плохого за это время у нас было предостаточно. В эвакопункте города Молотова предложили работу теплотехника на хлебозаводе. Видимо, еще мало понимала серьезности положения, еще осталась гордость за свою профессию — судовой механик, и я отказалась работать на хлебозаводе. Как же потом ругала себя за это! Мне предложили ехать в Березниковский химический комбинат на должность дежурного инженера электростанции. Это интересная работа и снабжение на номерном заводе лучше. Уже тогда, в начале войны об этом знали. Я согласилась. Мы поехали.

Березники объединяют три поселка: Чуртан, новый поселок, поразил тем, что каменные дома в нем окружены высоченными соснами и елями, оставленными от леса. Вспомнился Мурманск, где во всем городе один Комсомольский садик с двенадцатью чахлыми березами. Второй поселок за рекой Камой — Усолье. И на стороне Чуртана, третий поселок — Ленва. За Чуртаном идут химические заводы, их не видно, они за высокими заборами, только торчат башни, колонны, трубы, из которых идет цветной, кажется, ядовитый дым. От заводов по пустырю, километра за три — поселок из маленьких деревянных хат. Это и есть Ленва.

В заводоуправлении меня приняли на работу дежурным инженером силовой электростанции, но окончательно не оформили, а отправили на собеседование к главному механику, который, познакомившись с моими документами, сказал, что я должна сдать техминимум по оборудованию станции и, если все будет в порядке, окончательно оформят и допустят к работе. Поскольку на работу приняли, хлебные карточки выдали сразу на всю семью, это было для меня очень важно. Неделю с утра до позднего вечера изучала инструкции, с техникой знакомилась на месте. Оказалось, что из железнодорожных вагонов каменный уголь сгружают в бункеры за котельной, к котлам уголь поступает по движущейся ленте. Шлак снимается в шлаковый бункер, заливается водой и выталкивается на улицу. Пар от котлов идет на работу турбин, которые приводят в действие мощные моторы. Очень сложным оказался главный распределительный щит электроэнергии (ГРЩ). Техминимум сдала, допустили к работе.

Нам отвели флигель в поселке Ленва, маленький рубленый домик, с одной комнатой и большими сенями. Хозяева работали на комбинате, жили на Чуртане, у них там квартира в каменном доме. В нашей избе большая русская печь, а посередине — буржуйка, труба от которой вставлена в дымоход печи. Есть стол, нары, три табуретки, вот и вся обстановка. Надо жить, обживаться, привыкать к новым условиям, забыть, что в Мурманске была благоустроенная квартира, уютный диван и удобное кресло, у детей кроватки и игрушки — это все сгорело.

Я стала работать. Старшего сына Колюню Елена Ивановна отводила в детский сад, Борика относила в ясли, по дороге он плакал и кричал: «Не хочу с’ясли». Но дети должны были днем находиться в государственных учреждениях, там их кормят, не очень сытно, но кормят, это помогает нам жить. Елена Ивановна собирала на железнодорожных путях уголь, топила печку-буржуйку, стояла в очереди за хлебом, стирала содой белье (мыла совсем не было), Летом она ходила за грибами, осенью работала на разгрузке капусты, чтобы заработать на зиму и обеспечить семью.

Я на работу уходила за час до смены, чтобы принять дежурство. Опоздать нельзя, за опоздание более двадцати минут отдают под суд, и скрыть провинившегося тоже не имеешь права, самого постигнет та же участь. Принимая смену, нужно осмотреть много механизмов, узлов техники, убедиться в их исправности. Техника старая, работать трудно. На сменном инженере лежит большая ответственность: если остановится электростанция, завод прекратит выпуск химической продукции, нужной фронту. На заводе есть представитель ЦК партии, который строго следит за работой всего завода. Силовая станция работает в максимальном режиме. Зимой на Урале бывают сильные морозы —50° и ниже. В такие холодные дни дежурным инженерам отдел главного механика дает 100 грамм спирта, иногда по субботам выдают табак. Спирт и табак можно менять на хлеб.

Помню, как однажды у заключенных, работающих на железной дороге выменяла большую пайку хлеба, обрадовалась удачному обмену, думаю, лишний кусочек хлеба дам мальчикам, развернула бумагу, а там оказался кусок дерева. Расплакалась от обиды, а дядьки вместе с охранником смеются.

Живется очень трудно. В столовой из супа съедаю только жидкость, а перловку и 2—3 кусочка картофеля складываю в баночку и несу домой. Так делают многие женщины. Постоянно думаю о муже, как он там? Здесь тяжело, но нет постоянной угрозы смерти и ранения. Он пишет, что здоров, послал посылку, деньги, тревожится за нас. Я очень соскучилась по нему. Мне крепко повезло, что Елена Ивановна со мной. Что бы я делала без нее? Наверное, не сохранила бы детей. Работа отнимала все время и жизненные силы. Детьми заниматься некогда. Что делается на фронтах, узнаю от коллег, они местные жители, у них есть радио. Все очень ждем открытия второго фронта, надеемся, что с его открытием будет скорый конец войны, и кончатся наши мытарства. С каждым днем живется все труднее, уже больше нечего менять, остались золотые часы с браслетом, я их купила заграницей, когда плавала. В деревнях их не берут, они не нужны, придется отдать за полведра картошки. Пошла в дальнее село, по дороге возчик подвез в свою деревню. Его хозяйка за часы дала полное ведро картошки, миску замороженных щей и крынку молока, тоже в виде льда. Это был удачный обмен. Обувь износилась у меня и детей. Из брезента, который нашли на чердаке, сшила себе бахилы, портянки сделали из чертовой кожи, из нее же сшила мальчикам бурки. Очень выручает ватник и комбинезон, полученные на работе. Выгляжу ужасно, хорошо, что нет зеркала, муж не узнал бы меня. Купила шкурку кролика, детям смастерила теплые шапки.

Весной нам отвели участок земли для посадки картофеля. Это была целина. С большим трудом и потом вскопали, засадили, она взошла, мы радовались, что зимой будем со своей картошкой, но участок был не огорожен, коровы и козы съели ботву, урожай не получился. Местные жители к эвакуированным в большинстве случаев относились не по-доброму, мы их в чем-то ущемляли. Из соседних домишек люди видели, как мы трудимся, вскапывая землю, не подсказали, как защитить участок, а может быть коз и коров видели, но не прогнали. Они оказались не такими, как те женщины, которые ведрами выносили на станцию вареную картошку и раздавали едущим бесплатно. Наши хозяева ни разу не пришли к нам, не спросили, как нам живется, мы так их и не видели.

Местные жители не очень чувствовали тяготы войны, у них была та же, что и раньше, работа, свое хозяйство, квартира на Чуртане, свой город, друзья, знакомые, не многих взяли на фронт, химические заводы необходимы для победы над врагом, люди нужны здесь.

У нас с Еленой Ивановной не получилось дело не только с картошкой. Капусту, которую она заработала на станции, сильно пересолили, стала горькая, вымачивание не помогло, грибы тоже оказались несъедобными. Елена Ивановна в монастыре занималась художественной вышивкой, домашнюю работу ей не приходилось делать, я тоже о ней не имела понятия.

На силовой станции, все чаще стали выходить из строя один за другим узлы установки. То остановится наружная углеподача, то внутренняя, почти на каждом котле останавливалась движущаяся колосниковая решетка или отказывал шлакосниматель. Дежурные докладной запиской сообщали о случившемся главному механику. Он высылал бригаду ремонтников и дефект быстро устранялся, хотя требовался серьезный, в некоторых случаях капитальный ремонт. Износ механизмов был на пределе. Но остановить «Силовую» нельзя: это вызовет снижение выработки продукции, и «Силовая» работала. Мы, дежурные, понимали, что беспредельно это продолжаться не может, у кого-то на вахте котельная встанет и будет авария. Помню как-то после такой тяжелой смены, ночью возвращалась домой. Темень, глаз выколи, вдруг мне показалось, что за мной идет волк, а люди говорили, что ночами они бывают на пустыре. Я прибавила шаг, он тоже, я бежать — он за мной, догоняет. Я бегу, из сил выбиваюсь. Не помню, как до крыльца добежала, плюхнулась на лестницу, сняла шляпку, чтобы пот вытереть и вижу, что цветок на ней на ниточке висит, это он бил по голове, когда бежала, и довел меня чуть не до обморока, нервы и так были напряжены. Долго сидела на крыльце, приходила в себя.

Время шло, приближался 1942 год.

Я вспомнила, как дома в Мурманске готовились к этому всеми любимому празднику. Я ходила по магазинам и покупала красивые елочные игрушки, Колюнька тогда был еще совсем маленький, плохо понимал, что такое елка, но ему нравилось, когда зажигали свечи. Помню такой ужасный случай с елочными игрушками. Я сняла со шкафа коробку с ними и хотела отнести на стол в другую комнату, но услышала, что на кухне, на керосинке уплыло молоко, коробку поставила на стул и побежала туда. Прошло некоторое время, неожиданно сын сильно заплакал, закричал. Я вбежала в спальню и вижу ужасную картину. Сын стоит, ревет, рот открыт и полон блестящих давленых стеклянных осколков, а по губам течет кровь. У меня руки, ноги затряслись, бросалась к нему, уговорила открыть шире ротик, не закрывать его и стала вынимать осколки. Потом взяла фонарик и посветила в рот, щеки и горлышко не имели порезов. Видимо, с первой ранкой, испугавшись, он закричал, я во время подоспела. Колюнька долго плакал, во сне махал ручками и всхлипывал. Вечером муж еще раз осмотрел рот, ранки были только на губе.

Здесь в Чуртане елку можно было купить у проходной завода, там продают старики и подростки. Блестящих игрушек не будет, мы сделаем из бумаги цепи, выкрасим луковой шелухой, зелень выжмем из листьев цветка, что стоит не подоконнике. Конечно, все это примитивно, но что поделаешь. Долго думала, как, из чего сделать детям подарки под елку. Выручила Елена Ивановна, она взялась выкрасить в яркий красный цвет два флажка. Красить пришлось клюквой, что берегла на случай болезни детей. На заводе к Новому году дали сахарин. По детским карточкам в магазине выдали по 500 грамм сливочного масла, взрослым мясные талоны отоварили сушеными грибами. Из ржаной муки, сахарина и соды вместе с Еленой Ивановной сделали калачики, звездочки и грибки. По тем временам елка получилась красивая с красной звездой на верхушке. Для Борика это была первая елка. Дети радовались, осторожно трогали «игрушки», махали красными флажками. У нас 1-го января был праздничный ужин. Елена Ивановна сварила густой грибной суп, кашу-размазню можно было есть, сколько хочешь, был сладкий чай с сахарином и хлебом. Борику положили один кусок хлеба, он закричал: «Почему мне сто, почему не двести гвам?» Тогда этот кусок разрезали на две части, и он успокоился. За ужином говорила с мальчиками о папе, о Мурманске, куда мы снова вернемся.

Прошел год…

Авария случилась на моей смене, лопнул главный паропровод. По требованию котлонадзора его надо было прессовать полгода тому назад. Это сделать было нельзя, тогда остановился бы завод. Я успела перекрыть главный стопорный клапан, никто не пострадал. Все котлы и углеподачу остановили. Главный механик вызвал инспектора котлонадзора, пришел представитель ЦК партии, директор завода. Меня отстранили от дежурства. Я ужасно волновалась, понимала, что остановка военного объекта может классифицироваться как вредительство, и кара за эту вину велика. А как же дети? Они погибнут без меня, ведь муж когда-то еще приедет из Мурманска, может быть ранен, да мало ли что может быть с ним, письма давно не было. Подробно записала в вахтенный журнал обстоятельства аварии и с тяжелым сердцем пошла домой. На завтра главный механик сказал, что дело на меня передано в суд. Повестку к следователю принесут в Ленву, от работы меня отстранили. Я собрала все докладные дежурных инженеров главному механику, диаграммы давления пара, поговорила с коллегами, со старшиной кочегаров, все обещали у следователя и на суде говорить в мою защиту, понимали, что моей вины в случившемся нет. Следствие длилось неделю. Я виновной себя не признала. Предъявила суду статью в местной газете за 23 февраля, посвященную Дню Красной Армии, где меня среди других отмечали как хорошего сменного инженера «Силовой» завода 761. Выписку из приказа о премировании меня половиной гуся, администрация отказалась дать мне на руки. Я от государственной защиты отказалась, была не уверена в ее объективности. Следователь сказал, что по этой статье мне грозит от 5 до 7 лет тюремного заключения. Неужели случится такое, что я долгие годы не увижу своих мальчиков? Елена Ивановна ходит «сама не своя», ночами за печкой молится, слышу, как отбивает поклоны перед своей маленькой иконкой. В ночь перед судом написала подробное письмо мужу. Составила телеграмму: «Дети остались одни, выезжай немедленно. Шура». Утром отдала ее Е. И., сказав, что если не приду домой, пусть в тот же день пошлет ее в Мурманск. Обняла и поцеловала детей. Елена Ивановна обняла и перекрестила меня.

Суд проходил в Красном уголке завода, народу собралось много, мне показалось, они настроены благожелательно. Мои свидетели: два дежурных инженера и старший кочегар говорили о моей невиновности, ссылаясь на износ всех механизмов, на отсутствие серьезного ремонта, на невозможность остановки котельной. Представитель ЦК партии сказал, что я среди эвакуированных, работающих на заводе, выделялась своей добросовестностью, имею с собой двух детей, муж находится в Мурманске, была премирована администрацией завода. Когда суд удалился на совещание, со мной чуть не случился обморок, казалось, остановится сердце. Время ожидания приговора шло очень медленно.

Объявили приговор: меня признали невиновной, главного механика и директора завода решено было снять с работы и отправить на передовую, на фронт, в искупление вины. Первыми подошли ко мне дежурные инженеры и старшина кочегаров, потом подходили незнакомые люди и жали руку. Я была, как во сне, смутно понимала происходящее. Вышла из зала суда последней. По пустырю не шла, а бежала, окрыленная радостью происшедшего. Вижу, навстречу тоже бежит мужчина. Поравнялись, Это оказался мой Коля. Я бросилась к нему и тут разрыдалась, здесь была и радость встречи и боль пережитого. Он обнимал, успокаивал меня, говорил, что только что приехал, детей еще не видел. Елена Ивановна рассказала о случившемся, и он бросился бежать в Красный уголок завода. Моего письма не получил. Очень беспокоился: «Слава богу, у тебя кончилось все благополучно. Теперь всегда будем вместе, поедем домой». Он привез вызов в Мурманск.

Через пару дней тепло проводили Елену Ивановну в Тюмень, на дорогу снабдили продуктами, привезенными мужем, дали денег. На прощание крепко обнялись, расцеловались. Она со слезами на глазах перекрестила мальчиков, Борик кричал — «Не хочу, чтобы няня уезжала». Колюня тоже горько плакал. Следом, рассчитавшись на заводе, уезжали и мы.

Это была осень 1943 года. С Еленой Ивановной мы так больше и не свиделись.